В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы — просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покорённых вершин,
Оставляя в горах, оставляя в горах своё сердце.
Так оставьте ненужные споры —
Я себе уже всё доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых ещё не бывал.Владимир Высоцкий
Утром, как я и подозревал, ноги дали о себе знать. Ходить более или менее можно было только по ровной поверхности: любой шаг вверх или вниз вызывал боль в мышцах. Причем вниз даже ощутимее.
«Наверное, любой человек на моем месте сейчас снял бы пятизвёздочный отель, заказал бы лучшего новозеландского вина и был таков, — подумал я. — Но это был бы не я. Как ни крути, я сюда не только душой отдыхать приехал, но и карму негативную пережигать. Дозированно, без фанатизма, но не сходя с намеченного пути».
— Я думал, ты сегодня будешь весь день лежать, зализывать раны, — удивлённо сказал Витц, увидев меня утром на крыльце гостиницы в полной боевой готовности к новым приключениям.
— Единственная рана, которая у меня есть, — в Сердце, Брат, и её можно излечить только преодолевая самого себя, одерживая маленькие победы над собой, каждый день… Поэтому вперёд и с песней!
Мы выехали около девяти утра, держа курс на северо-запад, в национальный парк Маунт Эспайринг. Хата Эспайринг располагалась именно там, в десяти километрах от парковки под названием Малиновый Ручей (англ. Raspberry Creek carpark).
Последние тридцать километров пути проходили по гравийной дороге с некоторыми сюрпризами, о которых на тот момент знал только я по старой памяти. В этот национальный парк в первый раз я попал семь с половиной лет назад. Тогда Бог направил меня к леднику Роба Роя (англ. Rob Roy Glacier), где я получил финальную подсказку о том, где искать «таблетку» от сумасшедшей жизни.
«Лежит моё Сердце на трудном пути, по маленькой рации шлёт мне сигналы…» — тихо стал напевать я, как только мы съехали на гравий.
Вдоль дороги тянулись зелёные поля, на которых паслись овцы и коровы. Тихая, монотонная жизнь в окружении горного массива на берегу прекраснейшего озера. Многие бы, наверное, позавидовали этим несчастным животным. «Почему несчастным?» — спросите вы. Да потому, что участь у них одна. Особенное сострадание всегда вызывают коровы, у которых отбиты рога. Да и кто знает, что ещё у них отбито и как с ними обращаются. Мы можем только догадываться, что они чувствуют. И пусть помалкивают те, кто любит говорить про неразвитость их сознания. Каждое живое существо испытывает боль, но только не каждое может об этом сказать. Только глаза, если в них всмотреться, выдают всё, но кто в них вглядывается в наше время? Если человек, даже посмотрев на себя в зеркало, порой не может признаться себе, кто он на самом деле, то можно ли рассчитывать на чуткое отношение к животным?
— Самое страшное, что человек может исторгнуть из себя в пространство, это слова «Всё: я сдаюсь», — вдруг неожиданно для самого себя произнёс я. — От того, что мы себя жалеем, нам никто на помощь не побежит. Помнишь, как в кинофильме «В бой идут одни старики» Маэстро говорил: «Есть ситуации, когда тебе никто, никто помочь не может. Рождаешься сам — и умираешь тоже сам».
— Ты хочешь сказать, что Бога вообще не нужно просить нас спасать и даже просто помогать? — спросил Витц.
— Бога надо благодарить!
— А когда совсем «припекло»?
— Надо понимать, что когда мы чего-то просим, то мы тем самым берём это в кредит. Поэтому, если Боги вытаскивают тебя из болота, — изволь обзавестись палочкой-выручалочкой, а впредь прощупывать почву перед тем как ступить. Да и вообще лучше держаться подальше от таких мест.
— У тебя когда-нибудь были такие ситуации в жизни?
— Были, — ответил я после некоторой паузы. — Ты ведь хорошо знаешь сюжет комедии Грибоедова «Горе от ума», не так ли? У Чацкого есть его знаменитый монолог в конце, который я тебе сейчас и зачитаю, а ты попробуешь угадать, в какую ситуацию я попал, что мне пришлось просить Бога о помощи.
С кем был! Куда меня закинула судьба!
Все гонят! все клянут! Мучителей толпа,
В любви предателей, в вражде неутомимых,
Рассказчиков неукротимых,
Нескладных умников, лукавых простяков,
Старух зловещих, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором, —
Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы пра́вы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть успеет,
Подышит воздухом одним,
И в нем рассудок уцелеет.
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорблённому есть чувству уголок!..
Карету мне, карету!
— Ты попросил у Бога карету? — уцепившись за последнее слово, с надеждой на лёгкую разгадку спросил Витц.
— Не просто карету, а караван, чтобы вывести не только тело, но и дух из Москвы. А также свою семью. Пять лет назад мне довелось пожить немного в родных краях. Не пойми меня неправильно, Витц, я ничего не умею против Родины, но в моём случае возвращаться на место рождения — всё равно что добровольно надеть ошейник, который, как петля-удавка, медленно сжимается с каждым днём. Слава Богу, что Русь — страна широкая и, было бы желание, можно найти себе место по душе.
— Думаешь, всё упирается только в желание? На свете столько людей, которые просто вынуждены жить там, где есть работа, где есть какие-то перспективы. А кто-то вообще не мыслит жизнь без тесного общения с родственниками и давними друзьями. А друзья и родственники ведь чаще всего живут не в какой-нибудь лесной чаще, а в мегаполисах.
— Главное, Витц, это различать желание от страсти и не обманывать самого себя. И если ты оказался в каком-то месте, потому что считаешь, что оно больше соответствует твоей Природе, то тогда нужно приложить максимум усилий, чтобы от твоего присутствия жизнь там стала ещё лучше. Но ведь большинство превращаются в паразитов-потребителей. А где служение и сострадание? Где Честь и Совесть? Где рациональное мышление и стержень Духа? Мне, как и Чацкому, хватило совсем немного времени, чтобы понять, в какой дурдом я попал, и что я в одиночку не смогу поднять с колен эту аморфную биомассу, у которой вся жизнь крутится вокруг удовлетворения основных потребностей тела. Я попал под мощный эгрегор под названием «Работа — дом — работа», и только искреннее покаяние и обещание, что такую ошибку я больше не совершу, позволило мне высвободиться из его мощных клешней.
— И что же ты сделал, когда оказался на свободе?
— Правильнее будет сказать «на воле». Свобода — это отсутствие физических ограничений, а воля это уже на уровне духа, понимашь? Сейчас в мире как раз очень хитро идёт процесс подмена этих понятий. Нас вроде бы не ограничивают физически, но при этом волю подавляют изрядно, хотят уничтожить саму суть в человеке, его Божественную Природу. Иными словами, быть рабом в наше время это не то же, что при крепостном праве. Современное рабовладение означает повесить на человека кредит, поселить в «бетонный мешок», подключить к «телеящику» и подсадить на таблетки и антидепрессанты. Сейчас это называется жить в стабильности и безопасности, а жизнь на Природе, мол, дикость и безумие.
— Всё смешалось в доме Облонских... — вставил Витц.
— Чем больше хаоса, тем больше страха, а чем больше страха, тем меньше Любви, а чем меньше Любви, тем меньше смысла в жизни. Поэтому в мире так много людей, которые страдают и болеют. Я это знал всегда где-то в глубине себя, поэтому согласиться на такой образ жизни для меня было смерти подобно, — я замолчал и посмотрел на возвышающуюся передо нами гору Эспайринг прямо по курсу.
— А ну-ка скажи мне, знаток русской литературы, — сказал я не отрывая взгляда от горы Эспайринг, — какая самая главная фраза в романе «Как закалялась сталь»?
Было видно, как Витц поднапряг память, весь погрузившись в себя, а потом, собравшись с мыслями, выдал:
— Катись колбаской по Малой Спасской! Скажи деду — в Москву еду!
— Шутку понял, — улыбаясь сказал я. — Я тебе припомню скоро, а теперь давай говори правильный ответ. Я вижу по твоему лицу, что ты всё знаешь!
— Самое дорогое у человека — это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за безцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-нибудь трагическая случайность могут прервать её.
— Вот, — подтвердил я, — жизнь слишком коротка, чтобы растрачивать её на всякую ерунду. Нужно стремиться не к тому, чтобы стать успешным, а к тому, чтобы принести пользу; чтобы жизнь имела смысл.
Нам оставалось совсем немного до парковки Малиновый Ручей, и тут началось самое весёлое.
Впереди нас ждали несколько бродов, глубина которых варьировалась в зависимости от погоды и времени года. С нашей подвеской на автомобиле здесь можно было сыграть «русскую рулетку». Но раз мы уж забрались так далеко, то не поворачивать же обратно. Я сделал вид, что и знать не знал про наличие этих бродов.
И мы поехали. Один из таких бродов был вельми́ глубок, так что нам с Витцем изрядно прополоскало щиколотки ледяной водой.
— Так, Братуха, ну раз уж тебе меня не жалко, то хоть сделай мне фотосессию на память, — заартачился Витц.
Пришлось выполнять просьбу Брата.
На парковку мы приехали спустя два с половиной часа после старта из Уонаки.
На часах без десяти двенадцать, на одометре — число 108. «Значит, всё в порядке, всё идёт по плану Всевышнего», — решил я, а вслух произнёс в шутливо-укоризненной форме:
— А могли уложиться в два раза быстрее, если бы не твоя фотосессия!
— Ты меня потом ещё благодарить будешь, — заверил меня Витц, — когда приедешь домой и начнёшь просматривать то, что наснимал.
— Сто процентов. Мы только седьмой день вместе, а я уже не представляю, чтоб я без тебя делал.
Пока я собирал рюкзак, время подбежало к половине первого. Пора было обедать. Льняная каша — пища наша, а в закуску — кислую капустку.
— Рюкзачок соберу да потуже ремень затяну, — напевал я.
— Если будет время и силы, загляни к дедушке Робу Рою, — напутствовал Витц, — он наверняка помнит, как ты семь лет назад приходил к нему в рамкам своего турне «галопом по "зелопам"». Это ведь благодаря ему тебя опять сюда затянуло, я прав?
— Именно! Ледник Роба Роя шикарен, не спорю, но, чует моё Сердце, что придётся просто помахать ему ручкой.
Мы расцеловались Витцем на прощанье, и я пообещал не заходить слишком далеко в долину и не лезть обниматься с коровами ради селфи, дабы не навлечь на себя беду.
— В случае чего просто кричи «АУМ!», — посоветовал Витц.
Дельный совет, ничего не скажешь. А главное адресный. Другой бы на моём месте вообще не понял, о чем идёт речь, и счёл бы слова Витца за бред умалишённого. Вспомнилось мне по этому случаю стихотворение Михаила Лермонтова:
С тех пор как Вечный Судия
Мне дал Всеведенье Пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал Любви
И Правды чистые Ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром Божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звёзды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»
На табличке перед входом в национальный парк я увидел список всех находящихся на его территории хат. Из них три были красного цвета, что делало их отдалённо похожими на хату Мюллер. «Если бы я не знал, куда держу путь, то пошёл в одну из них, — подумал я, — но как же я рад, что я чётко знаю, зачем я здесь. По фотографии хата Эспайринг выглядит не так романтично, то быть может всё обстоит по-другому на самом деле. Ведь именно в ней мне должно открыться что-то сокровенное, что помогло бы мне найти ответ на мой вопрос о жизни и смерти.
Как только я вышел на тропу, то сразу заметил на себе недоброжелательные взгляды «местных жителей».
Может быть, я и преувеличиваю, и их взгляды больше выражали тоску или удивление или призыв о помощи, но крупный скот всегда вызывал во мне холодок. Как будто в прошлой жизни я сильно пострадал от их нападения. Я старался внутренне сохранять Любовь и доброжелательность, полностью отдаться на волю Богу. Когда ты оказываешься в окружении стада — неважно, животные то или люди, — то это потенциальная угроза для жизни. Люди могут задавить точно так же, как и животные, если их напугать. Просто мало кто из нас сталкивается с такими ситуациями, поэтому и представить их себе сложно.
Через пятнадцать минут я вышел на знакомую развилку. Дорога на ледник Роба Роя уходила направо, а мне в этот раз следовало идти прямо, в хату Эспайринг.
Я попал в удивительную по красоте долину. Да, я знал, что она прекрасна, я помнил, но память, знаете ли, «обветривается», так же как отпечатанные фотоснимки бледнеют с годами. А свежая сочная картинка, где река, изгибаясь, преломляет поверхность своих вод в свете солнца, а по обеим её берегам вздымаются ввысь величественные горы — это дорогого стоит.
Можно много наснимать и нащёлкать на маленькую флешку, но унести с собой всё равно можно только живую картинку, и только в Сердце. Так же, как уходя из жизни, всё, что мы можем унести, — это опыт и абсолютные Знания. Одним словом, есть только миг — за него и держись!
Призрачно всё в этом мире бушующем Есть только миг, за него и держись! Есть только миг между прошлым и будущим Именно он называется жизнь.
Вечный покой, сердце вряд ли обрадует Вечный покой, для седых пирамид А для звезды, что сорвалась и падает Есть только миг, ослепительный миг! А для звезды, что сорвалась и падает Есть только миг, ослепительный миг!
Пусть этот мир вдаль летит сквозь столетия Но не всегда по дороге мне с ним Чем дорожу, чем рискую на свете я? Мигом одним, только мигом одним.
.jpg)
Счастье дано повстречать иль беду ещё Есть только миг, за него и держись! Есть только миг между прошлым и будущим Именно он называется жизнь! Есть только миг между прошлым и будущим Именно он называется жизнь!
Последний рубеж… «Пропустите меня по-братски, пожалуйста… — сказал я, подходя к очередному стаду коровок, — я добрый, не кушаю вас уже больше пятнадцати лет».
Оставив позади последнее стадо коров, я обнаружил, что солнце уже зашло за горы и в долину опустились сумерки. Судя по моему электронному навигатору, до хаты Эспайринг оставалось ещё около получаса.
Слева, совсем рядом с лесом, я заметил небольшую хату — частный домик.
«Наверное, хорошо иметь такой домик в долине. В идеале это было бы отличным решением, чтобы скрыться от всех в случае чего (например, очередной “пландемии”)», — подумал я.
Последние километры пути всегда кажутся самыми трудными. Тем более когда под ногами не то твёрдая земля, не то мягкая дерновина: только ступишь — и нога на несколько сантиметров уходит под грязь. Ощущение, что вот-вот в ботинок затечёт, совсем не радует, но подстёгивает. Идти оставалось минут двадцать. Об этом красноречиво свидетельствовала надпись на табличке на входе в заповедную зону.
«А греет меня только одно, — думал я, — предвкушение скорой встречи».
И вот, наконец, за очередным поворотом я увидел хату Эспайринг.
— Терем, теремок, кто в тереме живёт? — спросил я, и вошёл внутрь не дождавшись ответа, ибо тело моё просило уже куда-нибудь «приземлиться».
Пока я осматривался в хате, в Сердце моём заиграла песня Юрия Визбора «Ходики».
Когда в мой дом любимая вошла,
В нём книги лишь в углу лежали валом.
Любимая сказала: «Это мало.
Нам нужен дом». Любовь у нас была.
И мы пошли со старым рюкзаком,
Чтоб совершить покупки коренные.
И мы купили ходики стенные,
И чайник мы купили со свистком.
Ах, лучше нет огня, который не потухнет,
И лучше дома нет, чем собственный твой дом,
Где ходики стучат старательно на кухне,
Где милая моя и чайник со свистком.
Потом пришли иные рубежи,
Мы обрастали разными вещами,
Которые украсить обещали
И без того украшенную жизнь.
Снега летели, письмами шурша,
Ложились письма на мои палатки,
Что дома, слава Богу, всё в порядке,
Лишь ходики немножечко спешат.Ах, лучше нет огня, который не потухнет,
И лучше дома нет, чем собственный твой дом,
Где ходики стучат старательно на кухне,
Где милая моя и чайник со свистком.
Не будет преувеличением сказать, что в такой роскошной хате я оказался впервые: не только чайник со свистком, вода из крана и туалет со смывом, но и двойные стеклопакеты! Такой роскоши, как окна с утеплителем, днём с огнём не сыщещь даже в обычных городских домах, а тут — пожалуйста: огромные, во всю высоту и ширину окна, из которых открывается шикарный вид на гору Эспайринг. Как мне сказали те, кто пришёл раньше меня, эта хата совсем недавно была отреставрирована, и мы, можно сказать, были одними из первых её посетителей в обновлённом виде.
«Завёл же меня Бог, — подумал я, присаживаясь на подоконник и доставая свой ужин, — значит, не зря эта хата называется "хатой устремления"! Пусть же мне откроется здесь что-нибудь по-настоящему жизнеутверждающее — такое, что поможет людям "пробудиться"!»
Погода и в этот раз благоприятствовала ночной съёмке. Делая кадры с выдержкой в полминуты на своём маленьком штативе, я дышал на руки, чтобы согреться, смотрел на небеса и думал:
Ночью на небе видно много звёзд, но они исчезают, когда восходит солнце. Можно ли сказать, что днём на небе звёзд нет? Так что, о человек, если не видишь Бога в дни своего неведения, не говори, что Бога нет.
Рамакришна Парамахамса
