Когда в мой дом любимая вошла,
В нём книги лишь в углу лежали валом.
Любимая сказала: «Это мало.
Нам нужен дом». Любовь у нас была.
И мы пошли со старым рюкзаком,
Чтоб совершить покупки коренные.
И мы купили ходики стенные,
И чайник мы купили со свистком.Юрий Визбор
— Скажу тебе, Брат, Бог к нам немилосерден, — первое, что услышал я поутру, ещё не успев вылезти из спального мешка.
Серёга, как выяснилось, сокрушался по поводу своих насквозь промокших кедов, которые, как он надеялся, хотя бы чуть-чуть просохнут к утру.
— Зато справедлив, — ответил я и спрыгнул с верхнего этажа деревянных нар. — Ты же знаешь: наказания без вины не бывает. Я тебя заранее предупреждал, куда мы идём, а в твоём снаряжении к моменту старта и конь не валялся. Вот и получил. Но, в конце концов, ты же не ноги отморозил. С кем не бывает.
Мы вышли из опочивальни на кухню и заварили чай. Пока в нашем котелке шипела закипающая вода, я стоял у окна и любовался одним из лучших горных пейзажей Новой Зеландии: гора Сефтон, на которую мягко ложились утренние лучи солнца, играла, словно драгоценный камень, оранжево-розовыми полутонами на фоне безупречно чистого, ещё не конца сбросившего ночные краски неба.
— Ну разве это не совершенство? — задал я риторический вопрос, а затем, спустя минуту, тихо — так, что даже Серёга не слышал — пропел первые строчки песни Юрия Кукина.
«Вот вы поверили в меня, а жаль мне... Я драгоценности менял на камни... Я поднимался в небеса, я верил только в чудеса... А вы поверили в меня — а жаль мне...»
— Стихи сочиняешь? — спросил Серёга, видя как я шевелил губами.
— Я их не сочиняю, — ответил я, всё ещё не отходя от окна, — а они сами приходят. Главное — не отталкивать. Вот и сейчас на меня что-то находит, знаешь, нечто большое, необъятное — такое, что распирает изнутри и ты не можешь держать это более в себе:
Я слышу звук аккордеона,
Слышу трели соловья, —
Знакомые до боли Сердца
Вновь зовут меня края.
Ты в тех краях живёшь давеча,
Мне письма пишешь иногда.
И в письмах приглашаешь встретить
Рассвет из твоего окна.С каждым годом ты всё выше,
И всё дальше, холодней,
Но между строк, как прежде, слышу:
«Приходи ко мне скорей!»
И каждый раз смеюсь и плачу,
И ночь-другую я без сна:
Нетленный образ пред глазами —
Закат из твоего окна.Ты неподвластна увяданью,
И годы не сотрут Любовь,
К тебе в заоблачные выси
Стремиться буду вновь и вновь.
Но я не жду Любви ответной —
Наградой будут мне сполна
Горы, небо, солнце, звёзды
На миг из твоего окна.Я приглашу на танец память
И в такт биению сердец,
Запишу, как под диктовку,
Смысл жизни наконец.
Разлук с тобой полна уж чаша —
Я осушу её до дна,
Не изменить нам место встречи —
У твоего окна...
— В рамочку бы да оставить тут, — сказал Серёга, листая гостевую книгу. — Только вот, боюсь, никто не поймёт. Я вот не нашёл в ней ни одной записи о посещении этой хаты кем-либо из наших соотечественников за последний год, — и, смолкнув на мгновение, добавил: — А перевести этот шедевр на английский язык я тебе даже не предлагаю после нашего вчерашнего урока русского языка.
— Правильно. Поэзию, да и вообще всю литературу лучше читать в оригинале. Я верю в то, что есть «язык Сердца». В этом смысле ни один язык не лучше и не хуже другого.
А русскому языку, если мы стремимся к справедливости, необходимо вернуть его прежний статус и значимость, когда почти вся Восточная Европа свободно на нём говорила. Сейчас же общение на русском в некоторых бывших союзных республиках вообще считается чуть ли не преступлением. Вот за это, Серёга, — с этими словами я приложил кулак с груди, — за всю эту вопиющую дикость и несправедливость, как в песне Дольского, и «болит у меня Россия».
— А вот это, не ты случаем написал прошлой ночью? — спросил Серёга, показывая на край стола. — Смотри, кто-то оставил записку.
Я подошёл к столу и увидел лежащий на нём пожелтевший лист бумаги. Рядом стояла небольшая чернильница, из которой торчало гусиное перо. На листочке большим изящным почерком было написано:
Ива, два гуся и утка.
Отбросить в сторону все шутки!
Златое утка даст яйцо.
Открой его — стань молодцом!
— Так-так-так... — задумчиво произнёс я. — Ещё вчера на столе всего этого не было, а ночью мы были одни... Или всё же не одни.
— Внутреннего замка в хате нет, поэтому всё может быть, — пожал плечами Серёга.
Я посмотрел в окно и только сейчас мой взгляд привлекла одна деталь, которую я спросонья и не заметил, — лыжня!
— Ба! Да тут кто-то проехался на лыжах, пока мы спали! — воскликнул я. — Ты не смотрел в тамбуре, может там кто-то есть?
Мы открыли дверь в тамбур, но там никого не было. На вешалке висела только наша верхняя одежда, а на полу стояла наша обувь — и никаких следов, что здесь был кто-то ещё.
В это время где-то вдалеке послышался шум, напоминающий звук винта приближающегося вертолёта. Мы распахнули дверь и выглянули, но от яркого света, отражающегося от снежной поверхности, покрытой с утра тонким слоем льда, вынуждены были отойти внутрь, чтобы отыскать свои солнцезащитные очки.
Через полминуты над нами низко пролетел вертолёт и какой-то человек с лыжами в руках на ходу выпрыгнул из него и упал с сугроб метрах в двадцати от входа в хату.
Мы с Серёгой переглянулись и хотели уже бежать на помощь упавшему в сугроб человеку, но он быстро встал на ноги сам и уже двигался к нам, неся в руках по паре лыж. Что-то в его походке напомнило мне знакомого человека. И когда мы встретили его в тамбуре хаты, то я окончательно убедился в своих догадках.
— Поди думал, что репа для меня важнее, чем встреча с тобой? — заулыбался с порога Витц, с силой топнув сначала правой, а затем левой ногой, чтобы стряхнуть с себя снег. — Правы были «Ночные Ведьмы», которые вчера ко мне залетали и передали твою дислокацию. Хотя, тут и к гадалке не ходи, — знаю, где тебя искать!
Мы всё ещё стояли с Серёгой как ошарашенные. Помимо лыж Витц каким-то чудом приволок и гитару, висевшую в переносной сумке багрового цвета у него за спиной, на которой красовался скрипичный ключ и надпись «Наполним музыкой Сердца».
— Повезло, что вертолёт подсобил: подобрал меня прямо с грядки, летели с самой зари. Ещё и две пары лыж одолжил мне напрокат, — Витц хлопнул меня по плечу и притянул к себе. — Дай хоть обнять тебя. Брати-и-и-и-шка!
Мы заключили друг друга в объятия, а затем он обратился к Серёге:
— Здорово, Пельмень! С тобой тоже не припомню, когда в последний раз виделись. Странное дело: живём в одной стране, а почти не пересекаемся. Ну да ладно, чем богаты будете?
Мы прошли в столовую, сели за стол и накачали пряного алтайского чая. Тут я спросил:
— Вот этот вертолёт, — и взглядом показал на то место, где пять минут назад произошло десантирование Витца. — Что это за зверь такой?
— А это Лекса, тот самый, из твоей сказки, — как ни в чём не бывало ответил Витц, отламывая кусочек от плитки шоколада. — Я и сам не ожидал его когда-нибудь встретить, но раз Бог послал, то грех было не воспользоваться его помощью. Мы ведь рождены, чтоб сказку сделать былью!
— Фантастика, — почесал я бороду, глядя через окно на гору Сефтон, которая благодаря поднимающемуся всё выше солнцу к тому времени уже сменила цвет с золотого на бледно-пшеничный. — А почему не по просторам Руси летает, а здесь? Неужто кто заманил?
— Сказал, по спецзаданию направлен, — многозначительно посмотрел на меня Витц. — Владыкой Кармы.
— У-у-у... — я медленно перевёл взгляд с Витца на Серёгу. — Раз сам Владыка Кармы входит в наше приключение, то дело принимает серьёзный оборот. Забудь про своё изодранное пальто, промокшие кеды и тоску по мороженому, Серёга. Кажись, впереди нас ждут по-настоящему интересные события!
Я вскочил со скамейки и, расхаживая из одного конца столовой в другой, начал размышлять вслух:
— Некто ночью тихой сапой нам записки оставляет... Вертолёт по спецзаданию в помощь с Братом отправляет... Сказка — ложь, да в ней намёк — нам-де, молодцам, урок... Так отыщем же яйцо в установленный нам срок!
С этими словами я подошёл к столу, за которым сидели мои Братья-соратники, и опустил на него свой кулак.
— Значится так. У нас есть тридцать шесть часов, чтобы сказку сделать былью. Вы с Серёгой берёте лыжи и быстренько спускаетесь к парковке, благо лыжню для вас уже проложили, прогреваете «демьяна», заправляете его доверху горючим...
— А ты? — перебил Серёга.
— Мне нужно полчасика попрощаться, — с этими словами я обвёл глазами убранство хаты Мюллер, — и я присоединюсь к вам. Ты только гитару оставь, — обратился я к Витцу. — Буду спускаться аккуратно, но быстро. Ну, как говорится, от винта!
Витц и Серёгой встали на лыжи — как счастлив был Серёга, что не пришлось влазить в мокрые холодные кеды, — и помчались вниз. Через пару минут они уж скрылись из виду.
Оставшись один, я взял гитару и начал наигрывать простую душевную песню — песню Любви, суть которой глубокая преданность.
«Ты у меня одна, — перебирал я струны акустической гитары Витца, — словно в ночи луна, словно в году весна, словно в степи сосна. Нету другой такой ни за какой рекой, ни за туманами, дальними странами...»
Я подошёл к столу и ещё раз посмотрел на оставленное послание. Затем аккуратно свернул и положил во внутренний карман куртки. Чернильницу с гусиным пером я поставил на полку невысокого шкафа, рядом с радиостанцией. В голове у меня пронеслась мысль о том, как было бы чудесно позвонить сейчас по этой радиостанции своим близким и рассказать обо всём, что со мной происходит.
«Поверят ли они? А верю ли я сам до конца во всё происходящее? Или, может, это и не важно вовсе? Если бы у меня была всего минута, чтобы поделиться своими чувствами, то что бы я сейчас сказал? Если есть на свете чудеса, то начинаются они с нашей веры в них, и только с нашей. А чудеса, в свою очередь, рождаются из наших мечт...»
Давай же немного с тобой помечтаем:
Кисти и краски, холст и мольберт.
Можем, возьмём и начнём всё сначала?
Я объявляю семейный совет!И штрих за штрихом нарисуем поместье:
Вот дом наш из сруба, сад, огород.
А там за рекою утёс и полесье,
На пасеке пчёлы кружа́т хоровод.Там банька стоит, и пахнет вощиной,
И серебрится росою трава.
Иван-чай, самовар, и брусника с малиной,
Мы печку натопим и крикнем: «УРА»!Липа цветёт, абрикос плодоносит,
Запах жасмина витает кругом,
В прудике нашем завёлся карасик,
И жёлтый пион растёт за окном.У костра соберёмся, настроим гитару,
На Свет и Любовь, как струны Души.
И станет для нас всех большою отрадой
Слушать музыку Сердца в природной тиши.Нас утром разбудит заря-зареница,
В поле чистое выйдем мы встретить рассвет.
«Ты захвати, — пропоют мне вслед птицы, —
Кисти и краски, холст и мольберт».
Путь с небес на землю занял у меня чуть больше двух часов. Остановившись передохнуть на пять минут за столиком у Сили Тарнс, я смотрел на поднимавшихся по ступеням людей: кто-то шёл один, кто-то в паре, а некоторые всей семьёй. Всем Бог давал возможность увидеть сердце новозеландских гор с высоты птичьего полёта — было бы желание и решимость.
«Не утешайтесь половиной, где можно целое объять», — напутствовал я, пытаясь вселить уверенность в молодых ребят, раздумывающих над тем, стоит ли им идти дальше к хате Мюллер.
На парковке я встретил своих соратников: Витца, который разговаривал с группой туристов недалеко от палаточного лагеря, и Серёгу рядом с «демьяном», держащего в одной руке дорожную карту, а в другой — эскимо.
— Братишка, кажись, мы близки к разгадке, — поспешил обрадовать меня Серёга.
— Отлично! Что удалось разузнать?
— Мы поспрашивали местных и приезжих, и нам сказали, что двое гусей были вчера вечером замечены рядом с озером Уонака, недалеко от Той Самой Ивы.
«Та Самая Ива» — название одиноко растущей в водах озера Уонаки ивы, слава на которую обрушилась как гром среди ясного неба, когда один известный фотограф около десяти лет назад поделился её снимками у себя на странице в Интернете. С тех пор популярность ивы с каждым годом всё росла, и со временем она стала вроде визитной карточки города Уонаки и расположенного рядом с ним одноимённого озера. Там действительно часто можно было наблюдать плавающих уток и разгуливающих по берегу гусей.
— Правда, мы не можем быть уверены, что это те самые гуси, которые нам нужны, — продолжал докладывать Серёга, пока я переодевался, — поэтому, возможно, придётся прочесать всё озеро по периметру, а это около ста семидесяти пяти километров. По предварительным оценкам, если мы разделимся, нам на это потребуется пару недель...
Серёга умолк, задумчиво почесав свою блестящую на ярком солнце гладко бритую голову.
— И тебя это останавливает? — я открыл сумку-морозильник и тоже, к удивлению Серёги, взял себе мороженое. — Знаешь, был такой французский военачальник. Звали его Юбер Лиоте. В начале XX века в жаркий день он шёл со своей армией по горячей алжирской дороге и возмутился, что вокруг нет деревьев, которые бы дали тень, чтобы облегчить страдания всех, кто так же, как и он, мучается в эту жару. Он распорядился посадить деревья, но его подчиненные возразили, что деревьям потребуется пятьдесят лет, чтобы вырасти и начать выполнять свою функцию. На что Лиоте сказал: «Так значит начинайте прямо сейчас».
Через десять минут наш «демьян» уже мчался на полной скорости по трассе № 80. До Уонаки там нужно было проехать чуть больше двухсот километров.
— Я пойду поищу нам ночлег, а вы пока начинайте поиски, — сказал Витц, останавливаясь у озера в центре города Уонаки, а затем обратился ко мне: — Ты ведь ничего не бронировал заранее, верно?
— Да откуда ж мне было знать, что волею Судьбы нас сюда забросит? — ответил я. — Давай, а когда решишь этот вопрос, то присоединяйся к нам. Мы пойдём к Той Самой Иве, а затем, если не встретим там гусей, то продолжим путь вдоль берега на север. Это в направлении к треку на пик Ройс. В общем, найдёшь нас.
— Добро, Братиш, — и с визгом шин Витц исчез за углом.
На часах было без четверти пять, поэтому в запасе у нас было ещё примерно три с половиной часа, до того как сгустятся сумерки.
Я бросил взгляд на гладь озера, и взгляд мой сразу утонул в этих «синих ясных глазах», которые создала природа. Какой же всё-таки разный здесь пейзаж в зависимости от времени года. Осенью листья деревьев, в том числе и Той Самой Ивы, переливаются от жёлтого к красному, а вершины гор лишь слегка присыпаны снегом. Весной же картина совершенно другая: всё утопает в зелени, цветении, а горы ещё хранят память о прошедших холодах.
Рядом с Той Самой Ивой, как мы и предполагали, было оживлённо. Гусей было не видать, зато мы сразу разглядели стаю уток. Они словно получали наслаждение от того, что попадали в кадр то одному, то другому фотографу. Мы с Серёгой стояли в стороне и в надежде высматривали двух гусей, которые, как мы думали, должны были сопровождать утку с золотым яйцом. Прождав около получаса, мы решили продолжить поиски. Пешеходно-велосипедная дорожка шла чуть в стороне от берега, но мы выбрали идти ближе к воде, по мелкой гальке.
Прошли мы около двух километров вдоль берега, прежде чем увидели ещё одну иву, которая была словно сестра той, что мы оставили позади. Разве что крона была не такая фотогеничная — возможно, в этом месте озера ветер дул сильнее. И внимание она не привлекала просто потому, что оказалась чуть дальше от основных тусовочных мест — почести и слава не смогли до неё дотянуться.
— Как важно иногда просто оказаться в нужном месте и в нужное время, — сказал я. — Эта ива прекрасное доказательство тому, что в этом мире равенство невозможно. Но это и не главное. Главное — сохранять братство.
В этом время слева от нас, в прибрежных кустах кто-то загоготал, и нам навстречу вышли два гуся: один — белый, другой — серый. Не переставая издавать гогочущих звуков, они приблизились к нам настолько, что мы вынуждены были отступить, а они, начав размахивать крыльями, вдруг взмыли вверх и полетели на восток. Мы молча наблюдали за ними, пока они не скрылись из виду, а затем переглянулись.
«Кря-кря», — услышали мы позади себя.
Мы обернулись и увидели сизокрылую утку с белой грудкой. Рядом с ней лежало яйцо, которое, словно золотой слиток, искрилось в солнечных лучах и манило взять его в руки.
Серёга подошёл и осторожно поднял его. Пребывая в оцепенении от всего происходящего, мы смотрели на яйцо, и я чувствовал, как некая сила побуждает того, кто его держит, побыстрее разбить скорлупу и заглянуть внутрь. В конце концов, у меня был похожий опыт с Кольцом Всевластия.
Как бы читая мысли Серёги, я решил напомнить ему, чем закончилась сказка о курочке Рябе.
— Она снесла золотое яичко, которое дел бил-бил — не разбил, баба била-била — не разбила. А мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось. Яичко несёт в себе образ сокровенной Родовой Мудрости, которую наскоком не возьмёшь, сколько ни бей, — рассказывал я ему, сам при этом всё глубже проникаясь сутью этой сказки. — В то же время, случайно прикоснувшись, эту систему можно уничтожить, разбив на осколки, разрушить целостность, понимаешь? Поэтому, если люди не дошли до того уровня, который позволил бы им понимать сокровенное, им достаточна для начала простая информация в виде обычного яичка, так как от золотого может и крышу снести. Так что выбирай: хочешь ли ты утешиться половиной, а может и даже и того меньше, или готов целое объять?
Серёга стоял в нерешительности, а утка закрякала и замахала крыльями.
— Постой, здесь что-то написано, — неожиданно сказал он, — Вот, смотри, — и осторожно повернул яйцо к свету заходящего солнца.
Мелким почерком там было написано послание. Я медленно начал прокручивать его по вертикальной оси и мы прочитали: «Я в прошлом оставлю всю горечь, ненастье и грусть... Мне так, мне так свободно! Расправлю я крылья, и с ветром я в небо взлечу... Есть моя воля!»
Мы с Серёгой переглянулись. А утка в это время осторожно подошла к нам и ущипнула Серёгу за щиколотку. Он отпрянул и хотел было замахнуться, но я его опередил.
— Она хочет нам что-то сказать, — встал я, словно заслон, между Серёгой и уткой. Она быстро замахала крыльями, как будто готова была взлететь. — Возможно, с яйцом нужно поступить нежнее, чем ты думал.
— Какие есть варианты? — спросил Серёга.
— Ну, попробуй его погладить, — предложил я, — или...
— Или что?
— Или поцеловать, — загадочно улыбнулся я, переведя взгляд с утки на Серёгу, потом на яйцо, а затем опять на Серёгу.
Он явно не рассчитывал на такой ход событий, но чем ближе он подносил яйцо к лицу, тем ярче оно начинало светиться, а когда он прикоснулся к нему губами, то оно вдруг начало раскручиваться вокруг своей оси у него на ладони, а позолота стала вихрем слетать со скорлупы, образуя вокруг яйца маленький смерч. Смерч с образовавшейся в нём воронкой быстро увеличивался в размерах, а яйцо через пару секунд исчезло в этом круговороте искрящихся золотых частиц. Появившийся смерч обрёл силу и начал перемещаться вдоль берега озера, затем поменял направление и пошёл прямо на иву. Утка в это время расправила крылья, которые словно стали длиннее, взвилась высоко вверх, а затем в пикирующем полёте, сложив их за спиной, устремилась в центр воронки смерча. В следующую секунду раздался негромкий хлопок и золотой смерч начал быстро ослабевать, растворяя в воздухе свои золотые частицы.
Нашему взору предстала удивительная картина: одинокое дерево, которое ещё пять минут выглядело всеми покинутой ивой, — старой и безжизненной, — превратилось в цветущую рябину. Она выросла раза в полтора, обросла новыми зелёными листочками и распрямила свои ветви, так что по красоте стала даже превосходить нахватавшую звёзд с неба Ту Самую Иву. Но самое ошеломляющее было не в этом. На нижней ветке этого чудесным образом преобразившегося, крепкого и здорового дерева сидела девушка со светло-русыми, заплетёнными в толстую косу волосами. На голове у неё был аккуратный венок из ландышей, а одета она была в белоснежно-белое с голубыми кружевами платье, доходившее ей до самых пят.
Она подняла на нас глаза, несколько раз порхнула длинными ресницами и очаровательно улыбнулась. В следующий миг она соскочила с ветки в воду и направилась к нам. Кристально чистые воды озера доходили ей почти до пояса. Через полминуты она поравнялась с нами и, замедлив свой грациозный шаг, смущённо опустила большие серо-голубые глаза.
— Добрые молодцы, — проговорила она голосом, исполненным благодарности, — я вам безконечно признательна за то, что вы позволили мне вновь обрести человеческое тело.
Она перевела свой нежный добрый взгляд на Серёгу.
— А тебе, мой хороший, я обязана во век. А что с твоим пальто? — девушка обратила внимание на пальто Серёги, у которого не хватало одного рукава.
— В хату Мюллер сходил, — горько усмехнулся он и достал из кармана вырванный клок материи, который ещё вчера был частью его любимого пальто.
— Это мы поправим, — скромно улыбнулась девушка и, взяв оторванный рукав и продев его обратно через руку Серёги, каким-то чудом вернула на место — да так, что этот рукав стал выглядеть новее другого. — Теперь твоё пальто как новенькое.
Серёга стоял не шелохнувшись, широко раскрытыми глазами смотря на то, как его любимое пальто обрело новую жизнь.
— Фантастика, — только и смог вымолвить он.
— Это самое малое, что я могу для тебя сделать, — проговорила девушка и посмотрела на меня. — Позвольте представиться, меня зовут Алёна. Некоторое время я жила в теле той уточки, которую вы видели пять минут назад. А в нём я оказалась по милости Матушки Ягини — она спасла меня от горькой участи, которая настигла бы меня, попади я из междумирья в тёмную Навь.
Мы с Серёгой всё ещё пребывали в некотором шоке, а после слов о Матушке Ягине сердце моё чуть не выпрыгнуло из груди. Полтора года назад Вселенная свела меня с ней в хате Маккеллар, что расположена у одноимённого озера в горах национального парка Фьордленд. Тогда Матушка Ягиня провела меня через испытание на силу Духа и дала важные наставления и подсказку о том, как победить Смерть.
Теперь, когда я снова услышал о ней, я осторожно спросил:
— Где ты её видела?
— В междумирье, в её привычном месте пребывания, — ответила Алёна, — а туда я попала сразу после своей гибели в горах на леднике Фокса.
Алёна медленно подошла к берегу и, глядя на север, в сторону ледника Фокса, остановилась у самой воды. Через минуту она повернулась к нам и рукой пригласила нас пройти вдоль побережья. Очевидно было, что она собиралась поведать нам свою историю.
— Всё началось пять лет назад, когда я ещё жила в России. Я сибирячка, родом из деревни Сростки Алтайского края. Как и многие девушки из деревни, я мечтала о жизни лучшей, чем то, что представляла собой сельская жизнь в глубинке России. Я мечтала выйти замуж за человека, которого бы я любила и сама была любимой, за человека порядочного, честного, но при этом не бедного. В идеале — богатого иностранца, который бы, как принц на белом коне, нашёл меня и увёз в свои прекрасные дали за океаном.
Моей однокласснице посчастливилось сразу после окончания школы иммигрировать в Соединённые Штаты, и она присылала нам, своим одноклассницам, оставшимся доить коров в сибирской деревне, сочные фотографии с побережья океанов — то Тихого, то Атлантического. Она в красках рассказывала нам о своей безпечной, полной радостей и наслаждений жизни. Я завидовала ей, и когда она прилетала домой в гости и мы встречались, то мне с трудом удавалось скрывать это чувство. Я была настолько ослеплена тем, как она выглядит: её одеждой, драгоценностями, новыми светскими манерами, — что не могла заметить, как изменилась она внутренне. А внутри себя она переживала сильнейший шторм, но поделиться своими искренними чувствами с нами для неё тогда было равносильно падению с пьедестала. Нет, в наших глазах — глазах своих школьных подруг и однокурсников, — она во что бы то ни стало хотела остаться человеком успешным, счастливым и кем-то любимым. Какие отношения были у неё на самом деле с её мужем-иностранцем я узнала только тогда, когда уже сама хлебнула из той же чаши...
Я познакомилась с молодым человеком из Новой Зеландии по Интернету. Это было чуть около трёх лет назад. У нас была переписка, нам казалось, что мы идеально подходим друг другу, и он пригласил меня к себе. И я приехала. Приехала как невеста. А дальше, как в басне Крылова, когда у вороны от похвал лисы вскружилась голова, так и у меня от всего увиденного здесь: от обещаний и клятв в любви моего жениха, от красивой лёгкой жизни, от перспектив жить на широкую руку ни в чём себе не отказывая — от всего этого я как будто опьянела и, конечно, вышла за него замуж. И всё шло хорошо в первое время, мы много путешествовали, развлекались, у нас было много общих интересов, одним из которых было скалолазание. Всё было в общем-то ладно и складно, но наши внутренние ценности, чаяния наших душ, истинные цели жизни со временем схлестнулись в яром противостоянии, вплоть до отчуждения.
Я поняла, что нечто родное, сердечное внутри меня пытается спастись от всего, что происходило вокруг. Как рыба, выброшенная на сушу, я вдруг остро ощутила жажду по прежней жизни — там, где всё было родное, где люди без напускной любезности и улыбчивых масок искреннее сопереживали; где чувства, мысли, отношения между людьми были настоящими, а не фальшивыми. Что такое настоящая любовь мне было не суждено узнать с моим бывшим мужем. Я была наивной и думала, что любовь, которая в действительности была лишь страстью, если вспыхивает однажды, то точно не погаснет. Но оказалось, что Любовь лишь тогда становится «вечным огнём», когда проходит испытание временем, трудностями и огромным количеством ситуаций, при которых ты делаешь выбор: поступить по совести или потерять в себе человечность...
Человек, которого я полюбила, оказался по прошествии времени не тем, за кого себя выдавал. Он стал холоден, чёрств, перестал меня обнимать и целовать, и всё больше заставлял меня работать, чтобы мы побыстрее смогли скопить денег на первый взнос на покупку жилья в Окленде. Когда мы только начали жить вместе, мне казалось, что он действительно богат, но квартира, в которой мы жили, оказалась съёмной, и деньги, которые он тратил, были незаработанными. Он жил в долг и не видел в этом ничего плохого. Он любил азартные игры, и иногда ему удавалось выигрывать значительные суммы. Но затем проиграть и больше. Два шага вперёд, один шаг назад и наоборот. Сегодня кольцо с бриллиантом, а завтра мы уже вынуждены продать наш автомобиль, потому что погрязли в долгах. Я продолжала себя убеждать, что по-прежнему люблю его, хотя на самом деле я любила красивую жизнь и в какой-то степени те самые незаработанные деньги. Будущее казалось мне как в тумане, но, как и многие мои коллеги, я просто стала больше работать и больше пить антидепрессантов, а ещё до глубокой ночи смотреть телесериалы — проживать чужую жизнь стало интереснее, чем жить своей собственной.
С каждым днём мой внутренний голос всё больше затухал, и через два года после приезда я поняла, глядя в зеркало, что передо мной уже другой человек. Впрочем, изменилась не только я, но и мой бывший муж, но я считала, что причиной всему был он, а моё ужасное состояние и деградация сознания это всего лишь следствие. «Я — жертва», — говорила я себе, но это был лишь самообман.
Последней каплей стала его измена, чего я просто не могла ему простить. Накопленные горести и беды, которые я в себе носила, вызывали во мне дикую боль, ощущение вселенской несправедливости и обиды на Бога. Я утонула в своих собственных сожалениях, полностью сосредоточившись на боли внутри. Тогда я не понимала, что сожаление и раскаяние это разные монеты, хоть и блестят они одинаково, когда поливаешь их горькими слезами.
Алёна поймала на себе взгляд Серёги, который, казалось, уже готов был отправиться на поиски её бывшего мужа и отомстить за все причинённые Алёне страдания.
Она улыбнулась и продолжила:
— Моя бабушка говорила: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». Люди, которые к нам приходят, являются отражениями нас самих. Мы не можем просто убежать от них, так же как не можем убежать от собственной тени. Куда бы мы ни поехали, какие бы знакомства ни заводили и с кем бы ни связали свою жизнь, — мы всегда берём с собой себя. И мы же притягиваем в свою жизнь те уроки, которые наилучшим образом помогут стать чище нашему внутреннему алмазу — нашей Совести. Верно гласит восточная мудрость, что никто тебе не друг, никто тебе не враг, а каждый для тебя — Учитель. Но какую же дорогую цену пришлось заплатить, чтобы усвоить эту мудрость.
Говорят, что Сердцу не прикажешь. И это правда: если быть честным с самим собой, если слушать своё внутреннее «Я», ещё не съеденное эгоизмом, завистью, гордыней, жадностью и вожделением, то просто не сможешь поступить вопреки порывам Сердца. Но когда ты заглушаешь в себе голос Совести, то начинаешь катиться в пропасть: руки и ноги, предательски скользя, с каждым метром уменьшают твои шансы на спасение. Что может быть хуже предательства? Только предательство по отношению к себе — к Богу, которого каждый носит внутри.
К тому моменту, когда мне захотелось всё бросить и начать сначала, жизнь завела меня уже слишком далеко. Мы с бывшим мужем делили не только наш быт, но и долги. Невозможно было просто разорвать отношения. Да и не готова я была так легко «променять драгоценности на камни» после более чем двух лет роскошной жизни. Куда мне было деться в чужой стране, хоть и со всеми привилегиями? Страх перед неизвестностью и нищетой приводил меня в ужас. К тому же, я потеряла свой российский паспорт, и вернуться обратно на родину даже при всём желании было бы непросто. А когда я наконец осознала, что я не принадлежу по-настоящему ни этой земле, ни своему мужчине, и сама я здесь чужак, до которого никому нет дела, то изнутри прорвался голос отчаяния. Я начала ощущать, что если я ничего не предприму, то либо заболею смертельной болезнью, либо со мной случиться несчастный случай. Так и произошло.
Полгода назад мы с группой альпинистов совершали восхождение на леднике Фокса, что находится в ста пятидесяти километрах отсюда. На обратном пути с вершины, когда мы спускались в связке с моей подругой, погода вдруг резко начала ухудшаться. Нас накрыло лавиной и пронесло метров сто, пока ей не удалось зацепиться ледорубом за скалу. Я к тому времени уже слетела с наклонной поверхности и висела на верёвке, не силах дотянуться до края скалы, чтобы закрепиться на ней и ослабить верёвку для нашего дальнейшего спуска. Возможности хоть как-то нам вдвоём выбраться из этого положения не было. Я не слышала, что она мне кричала, потому что был сильный ветер, но чувствовала, что с каждой минутой я опускаюсь всё ниже — ещё немного и мы бы вместе улетели в пропасть. Тогда я вытащила стропорез и перерезала верёвку. Через несколько мгновений меня не стало...
Голос Алёны дрогнул и она остановилась, чтобы дать волю слезам. Серёга протянул ей платок, который она с благодарностью взяла, и через минуту продолжила:
— В нашей семье, в роду, было принято быть честным, обязательным и заступаться за слабых и обездоленных. Я была уверена, что я смогу сохранить эти принципы и пронести их во взрослую жизнь. Но я ошиблась: этот материальный мир оказался полон самых разных иллюзий и ловушек. Так легко оказалось моему доверчивому уму попасться в ловко расставленные сети мирских соблазнов. Даже мне, человеку, которому было не чуждо понятие духовности и духовного роста, было неимоверно сложно взбираться по этой хрупкой лесенке: почти всегда удавалось сделать два шага вперёд, а затем приходилось делать один назад. А потом и наоборот: один вперёд — и два назад. Слово «духовность» со временем вообще перестало что-либо значить — я потеряла ориентир и брела словно наугад, как человек, который теряет зрение в горах из-за снежной слепоты. Можно быть сильным, смелым, выносливым, но потеряв зрение, все эти преимущества теряют свою важность.
В юные годы ко мне часто обращались за советом, я помогала всем нуждающимся в моей поддержке и словом, и делом. Я была готова на жертву, но я никогда не знала своих пределов. Я совершала правильные поступки, но давала им неправильные оценки. Мне казалось, что запас моей благочестивой кармы с каждым днём всё пополняется, и я точно заслужила что-то хорошее — по-другому и быть не могло! Кто тогда мог мне сказать, что я глубоко заблуждаюсь насчёт того, что поступки решают всё. Оказалось, что всё решают мотивы поступков.
Именно Матушка Ягиня разложила мне мою прошлую жизнь по полочкам, когда мне, будучи в междумирье, по всем правилам дали истинную оценку и распределили в тёмную часть мира Нави, что в моих глазах было высшей несправедливостью — я же пожертвовала своей жизнью ради другого! Я просила даже не о прощении, а о том, что если у меня ещё осталась хотя бы капля благочестия в запасе кармы, объяснить мне, в чём я была неправа. И Матушка Ягиня тогда проявила ко мне милосердие: она дала мне шанс всё исправить и начать сначала, не отнимая у меня память прошлой жизни и не проходя череду страданий в тёмной Нави. Она дала мне выбор, и я согласилась провести часть своей новой жизни в теле утки, дожидаясь пока кто-нибудь не проявит милосердие, смелость и смекалку, дав мне новое тело.
Алёна подняла глаза и посмотрела на меня и на Серёгу. Она задержала на нём взгляд, и я увидел, как источает она всю свою силу глубокой признательности: то была безмолвная сила нежности и невидимые объятия ласки, — метафизическая сила, которая по воле Творца выпадает на женскую долю.
— Один и тот же поступок может иметь совершенно противоположные мотивы, — продолжала она. — В момент, когда я перерезала верёвку, я думала не о том, как спасти жизнь другого человека — я думала о себе, о своей боли, которую мечтала завершить вместе со смертью. Слабость духа, нежелание принимать жизнь такой, какая она есть... Моя смерть была самоубийством. Это был отказ от ответственности за свою жизнь, за жизнь мои будущих детей, которые, несомненно, появились бы у меня с другим любимым человеком. Когда я падала в пропасть, я как будто слышала крики моих ещё не рождённых детей, и вся моя жизнь пронеслась у меня перед глазами. Но тогда мне казалось, что Бог покинул, забыл меня, и нет больше сил сражаться в этом мире.
Вся та боль души, которую мы испытываем в мире Яви, все наши страхи никуда не исчезают там, в других мирах. Там нет только боли физического тела, потому что и тела-то уже нет. Но остаются чувственные привязки к тем, кто остался здесь, неудовлетворённые желания, непрощённые обиды. Всё это — наш багаж, который мы несём дальше, сжигая его частично по пути, пока не остаётся столько, что мы вновь готовы воплощаться в физическом теле. Но не обязательно в человеческом. И не обязательно на планете Земля. Это — лишь один из миров.
Одни приходят сюда потратить запас своей благочестивой кармы, другие — отработать неблагочестивую. Мы рождаемся в разное время, в разных местах и при разных обстоятельствах, и мы не можем быть равны. В этом мире всегда будет неравенство в том, что касается богатства, славы, власти, талантов, здоровья и так далее. Однако всем нам каждый день Вселенная даёт огромное количество возможностей, чтобы сделать выбор: стать лучше, чище, добрее, или потерять честь, совесть и человечность. А ещё — потерять время на безконечные страхи и самообман.
Бог, вопреки устоявшейся точке зрения и даже вопреки тому, что говорят нам свещенные писания, это не любовь. По крайней мере не в том значении, о каком мы мечтаем. Бог — это в первую очередь Справедливость. Бог, как воздух, окружает нас повсюду: Он и пение птиц, и раскаты грома; Он и радуга в небе, и сход снежной лавины...
— Он и порванный рукав пальто, и мороженое в этой руке, — добавила она с улыбкой, посмотрев на Серёгу. — Он и тот, кто разлучает с близкими, и тот, кто их вновь соединяет. Он и прощанье, и Он же возвращенье, — и она перевела взгляд на меня. — Иногда нам может показаться, что некоторые события предопределены, и это действительно так. Но у нас всегда есть выбор, как относиться к происходящему. Теперь и я это знаю — пусть и дорогой ценой.
Мы почти дошли до Той Самой Ивы, когда я заметил, что Серёга идёт чуть впереди меня, на расстоянии в несколько шагов, вместе с Алёной, в то время как сам я погружаюсь в свои собственные размышления от того, что только что услышал.
Я отстал от них ещё на несколько метров, но так, что слова Алёны были всё же слышны:
— В человеке самое главное, — продолжала она, — чтобы он был человечным. Все мы, люди, гоняемся за тем, как стать духовнее, чище, лучше, но при этом забываем, что такое быть Человеком. В любой непонятной ситуации, когда не знаешь, как поступить, прежде всего поступи по-человечески. Порой это жертва, порой испытание на силу духа. В одном случае это смирение, в другом — борьба до победного конца. Одному ответить уверенное «Да», другому — твёрдое «Нет». Знать и чувствовать себя, быть преданным тому, за кого взял ответственность. Мы все как минимум взяли ответственность за свою жизнь, поступки и слова. Прожить в ладу со своей Совестью, помнить о Справедливости, будучи добрым с кулаками, и не делать другому того, чего себе не желаешь. Вот и вся духовность...
— А что ты планируешь делать теперь? — услышал я голос Серёги.
— Вернуться на родину — туда, где мои корни. Хочу обнять и поцеловать моих родных и близких, сказать им, глядя в глаза, как сильно я их люблю и ценю. Хочу выразить благодарность бабушке и дедушке и, пока они ещё живы, напитываться мудростью, которую они пронести через свою жизнь — через совместную супружескую жизнь длиною более полувека. А здесь моя песенка спета — для всех, кто меня знал, я умерла.
Программу школы жизни можно, конечно, проходить практически где угодно, — были бы люди, с которыми можно было разделить Уроки. И тем не менее я верю в то, что у каждого есть выбор. Мы можем служить родине только душой, а можем и душой, и телом. Теперь, когда у меня снова человеческое тело, и у меня есть не только свобода, но и воля, я чувствую, что там я смогу вновь обрести своё внутреннее «Я»... Обрести, укрепить и полюбить...
— А, вот вы где, — воскликнул Витц, появляясь из-за поворота и, заметив Алёну рядом с Серёгой чуть поодаль от меня, добавил с улыбкой: — Да вы, я смотрю, время зря не теряли.
— У нас тут такое, — кивнул я в их сторону, — что если кому расскажем, то нас на «Канатчикову дачу» отправят. Но главное — у девушки день рождения. Надо бы ей подарок сделать — на Родину отвезти поскорее. В Россию.
Витц посмотрел внимательно на меня, затем на шедших впереди Серёгу а Алёной, затем снова на меня. Казалось, за эти несколько секунд он объял нечто, повисшее в пространстве, что ещё не успело раствориться после рассказов Алёны. Он запустил руку во внутренний карман своей штормовки и достал оттуда большой телефон с выдвижной антенной, больше похожий на кирпич. Я было открыл рот, чтобы спросить, что за телефон такой странный, но он меня опередил:
— Спутниковый телефон, — быстро набрал он номер, поднёс к уху и, видя, что моё любопытство ещё не удовлетворено, просто и безапелляционно добавил: — Так надо.
— Алло, да, привет... Сто лет прошло... Сто лет прошло, говорю... Да... Есть одно дело. Усы, лапы и хвост и два билета в один конец. Пункт назначения — Горно-Алтайск... Хотя, нет, давай три билета, — исправился Витц, когда я кивнул на Серёгу. — Все вводные данные вышлю текстом по нашему специальному каналу связи. До завтра. Отбой.
— Кто это? — спросил я, когда Витц сложил антенну и засунул телефон обратно в куртку.
— Ас — мой Братишка, который может достать всё, что угодно. Без связей в нашем мире, сам знаешь, никуда.
— Новая Зеландия для меня уже никогда не будет прежней, если однажды и ты уедешь отсюда, — и я обнял его по-братски.
— Ну, если только со всей своей Божьей Ратью, — рассмеялся Витц, — со всеми своими Братьями. А иначе кто я буду? Как тот прутик, который старик из сказки Льва Толстого вынул из веника. Говорил он сыновьям: «Вот и с вами будет то же, что с этим веником. Если вы будете дружно жить, никакая беда вас не одолеет; а как разойдётесь по одному, тогда все пропадёте».
«И в этом мудрость жизни, — подумал я, когда мы проходили по набережной по пути в гостиницу, — а я и от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл, и вот почти к леднику Фокса пришёл... А дальше?»
Перед светофором на мостовой сидел уличный музыкант и играл на гитаре песни Александра Дольского.
Так хочется, пока живёшь на свете,
Быть добрым сыном, правильным отцом,
Изведать суть свободы и запрета.
Быть искренним, как в час перед концом,
И не жалеть о том, что не был где-то.Так хочется, пока живёшь на свете,
Вставать с постели задолго до света,
Распознавать по взгляду мудрецов,
Не приставать с наукой и советом,
И научиться жить в конце концов.
— Благодарю вас за чудесное исполнение, — сказал я, подходя ближе и кладя в его гитарный кофр несколько купюр. — Не переставайте наполнять музыкой Сердца. Это безценно!
Мы перешли дорогу, а сзади в его исполнении уже звучала мелодия другой песни, которая словно знаменовала собой завершённость нашего сказочного насыщенного дня и одновременно напоминала о безконечности нашего пути.
Над озером рябины качаются, качаются,
А песни для любимых поются — не кончаются...
